Жизнь навыворот - Страница 104

104

На выходе из реанимации их ждали. Мужчина в помятом медицинском костюме отделился от крашеной в почти похожий зеленый цвет стены и, размяв плечи, протянул руку Максу.

– Привет. А Гаяне говорила, ты в отъезде.

– Был, и пропустил все интересное, – поморщился глава дипломатической службы. – Кстати, это Серафима, Серафима – это Александр Журавлев.

– Очень приятно.

Рукопожатие у него было крепким, а ореховые глаза в паутинке мимических морщин смотрели с неожиданным участием.

– И мне, – сказала она совершенно искренне. – Это вы оперировали Аргита?

Он ответил кивком и едва заметной улыбкой.

– Спасибо!

– Не стоит, – устало покачал головой Александр. – Хотелось бы, конечно, познакомиться при других обстоятельствах, но… Идемте, я вас провожу.

Палата оказалась двухместной. Ближайшая к двери койка белела нетронутая, а вот у окна, на функциональной медицинской кровати, под неусыпным надзором прикроватного монитора, лежал Аргит.

Серафима сжала кулаки, обрывая спринтерский порыв. Расползаться в сопливую лужицу при посторонних она не собиралась.

– Что случилось?

– Это долгая история, – начал Максимилиан, подавая доктору интенсивные сигналы бровями.

– И, наверняка, жутко секретная, – подыграл тот. – Ладно, я буду у себя. Макс, пациентам противопоказан стресс.

– А я тут причем? Я вообще только прилетел.

– Залети ко мне потом. Разговор есть.

– ОК. Закажешь?

– Как обычно?

– Как обычно.

Александр скользнул взглядом по черному экрану с бегущими цветными змейками, довольно кивнул, попрощался, заверив, что состояние пациента стабильное, и вышел из палаты.

С замирающим сердцем Серафима подошла к кровати. Прижала кончики пальцев к мерно вздымающейся груди, впитывая ритмичное тук-тук-тук под больничным бельем, прикусила губу, в бесполезной попытке сдержать прорывающиеся слезы.

В попытке отвлечься, поправила одеяло и рассыпавшиеся по подушке волосы, задержав на три долгих секунды льнущую к ладони белую прядь.

– Ладно, – она присела на край больничной кровати и, словно это было самой естественной вещью на свете, сжала, наконец, его руку, – рассказывай.

Сперва Максимиллиан поерзал, устраиваясь поудобнее, затем забросил ногу за ногу, одернул манжет клетчатой рубахи с джинсовым воротом и только потом, заметив, на лице Серафимы выражение крайнего нетерпения, спросил:

– Что последнее ты помнишь?

Удар.

Оборвавшийся вдох.

Боль.

– Как я умерла.

– Что?

Вампир подался вперед и его светло-голубые радужки на миг словно подернулись ртутной пленкой Показалось?

– Ты помнишь все, что было до того, как Глеб тебя вырубил? – не скрывая недоверия переспросил он.

– Да-а-а.

– Ты не в курсе, как работает поводок?

Начинающая разогреваться память услужливо подбросила контекст, не связанный с собаками. Серафима рефлекторно проверила, слушается ли ее тело, и поморщилась:

– Ты про тот шнурок? Нет, в моем справочнике вуду для чайников о такой херне не упоминалось.

– Поводок, – тоном заправского профессора начал Макс, не переставая сверлить ее проникновенным, как промышленный перфоратор, взглядом, – нафиг подавляет волю человека.

– Лобого?

– Нет. На одаренных он не действует. Впрочем, на таких как я или Гаяне тоже. И поскольку сознание человека под поводком просто, – он щелкнул аристократичными пальцами, – выключается, странно, что ты все помнишь. Ведь у тебя…

– Нулевой потенциал? – осклабилась Серафима.

– Да. Мне жаль.

Улыбка, проявившаяся на его губах была понимающей. И горькой.

– Что?

– Мне жаль, что тебе пришлось такое пережить, – он запрокинул голову, наблюдая за танцем теней на больничном потолке. – Меня как-то заперли. В гробу. Лет на пятьдесят, кажется. Мерзкое ощущение.

Удивление, неверие, гнев, очень много обжигающего, словно заговоренное серебро, гнева. А за ними отчаяние.

Серафима дернулась в попытке стряхнуть налетевший из ниоткуда эмоциональный шторм. И почти услышала глухой стук кости о дерево.

Похоже, рано она с постели встала.

Сглотнув полынную слюну, Серафима глянула на затывшего иллюстрацией к «Маленькому принцу» вампира и неожиданно для себя сказала:

– Тоже решил, что бессмертный?

С соседней кровати донесся тихий смех.

– Ага, – голубые глаза смотрели на нее. Пристально и очень серьезно. – Не делай так больше.

– Не буду, – обещание было искренним. – Так как мы очутились в больнице?

Максимилиан театрально хлопнул себя по лбу.

– То-о-очно, я ж сказку не дорассказал. Эх, старость, склероз…

«Импотенция» – выдохнула под нос Серафима.

– Я, между прочим, слышал, – Макс обжег ее горячим, как выдох газовой горелки, взглядом. – И на будущее, – кончик языка мелькнул в уголке дурманящей улыбки, – не советую меня дразнить.

Чувствуя, как вслед за скулами полыхнули уши и шея, а сердце пошло танцевать канкан, Серафима отвела взгляд. Волна схлынула резко. И сквозь стихающий в ушах топот, она услышала неестественно спокойный голос.

– Когда Глеб остановил тебе сердце, Аргит бросился тебя ловить и получил пулю.

Серафима проглотила пяток готовых сорваться с языка вопросов и крепче сжала неподвижную ладонь.

– Премерзкую пулю, – продолжил отчего-то нахмурившийся Максимилиан, – все же Глеб – талантливая скотина. А потом Киен, это тот, рыжий… И вот не надо делать такое лицо, вы вдвоем, между прочим, ему крупно должны. Он вырубил Глеба и с помощью какого-то своего шаманства не дал Аргиту загнуться от кровопотери.

104